Ева слишком хорошая. Вырисовывает свои круги на льду, щурясь от яркого света прожекторов. Она – мотылек, которого стремятся испепелить, но каждым движением она отталкивается все сильнее, грациозно взлетая к небу. На зеркальной поверхности льда выгравированы острым лезвием следы – штрихи, что намалевал художник на своем холсте. Тишина арены не разбавляется хлопками, громкими обсуждениями и не слышно даже музыки – фальшь дешевых разговоров под звук коньков, разрезающих лед. Но несмотря на внешнюю лёгкость, на её лице отражалась усталость. Под её глазами появились тёмные круги, словно тени от всех тех бессонных ночей, которые она провела в бесконечных тренировках. Она знала, что эти круги – неотъемлемая часть её жизни, её борьбы и стремления к совершенству. Каждое утро она просыпалась с первыми лучами солнца и возвращалась домой только тогда, когда на улице уже темнело. Она жертвовала своим временем, своей энергией и даже своим здоровьем ради того, чтобы воплотить свою мечту в реальность.
В этот момент Ева исполнила сложнейший элемент – тройной аксель. Лёгкий взлёт, короткий миг в воздухе, и вот она снова мягко приземляется на лёд. В толпе раздаются аплодисменты, зрители восхищённо замирают, но Ева их не слышит. Она сосредоточена только на своём танце, на каждом движении, на каждой завершенной или проебанной петле. Её дыхание тяжёлое, на лбу выступили капли пота, но она стоит с гордо поднятой головой, осознавая, что снова сделала невозможное. Ева смотрит на своё отражение во льду, видя в нем только большой проеб.
Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота. Пустота.
Спасибо, Джейк.
- Ты меня, пиздец, как напугал, о, - вздрагивает она на знакомый голос. Он даже сменил свою уродскую толстовку на костюм, даже зачесал волосы, чтобы быть тем жалкие подобием идеального сына. И как же он ошибался, когда предполагал, что его игра будет оценена. Ева делает еще один глоток, протягивая Арчибальду железную склянку.
Ева слишком хороша для этого. Стирает помаду не специальным средством, а простой водой, смывая достижения, смывая память о нем. Ева груба. Её пальцы грубо срывали сценическую улыбку, ту самую, которая очаровывала зрителей и заставляла их восхищаться её талантом. В тишине своей раздевалки она позволяла себе быть собой – злой, разочарованной, измученной. Ева чувствовала, как внутри неё разгорается пламя гнева, готовое вырваться наружу. Она смотрела на своё отражение, видя не ту изящную фигуристку, которую обожали зрители, а усталую женщину, готовую разорвать на части любого, кто осмелится задать простое «как дела?». Все слезы Евы были как капли мертвого моря, проводящие в последний путь её Джейка. Её опору. Её надежду. Её спасение. Она стояла на льду, чувствуя, как холод проникает в её сердце, но не может коснуться той боли, что скрыта глубоко внутри. Джейк был её всем, и теперь, когда его не стало, она ощущала себя потерянной, словно без руля и ветрил, в этом бескрайнем море. Ева не чувствовала больше ничего. Она скользила по льду, как призрак, вырисовывая точные круги, но её движения были механическими, лишёнными прежней грации и жизни. Она больше не чувствовала ни восторга от плавных пируэтов, ни гордости от идеально выполненных прыжков. Ева не могла плакать. Слёзы, которые могли бы принести облегчение, застыли внутри неё, превращаясь в тяжёлый груз, который она носила с собой. Каждый раз, когда она пыталась вспомнить Джейка, перед её глазами вставали образы их счастливых дней, их совместных тренировок и его поддержка, которая была для неё неоценима. Рейтер перестала чувствовать боль. Она больше не ощущала ни радости, ни горя, ни любви, ни разочарования. Всё, что осталось – это пустота. Она двигалась вперёд, как механическая кукла, выполняя свою роль, но внутри неё не было жизни.
Зато теперь у нее есть эта могила. Этот холм, с которого открывался потрясающий вид на траур, слезы, боль и печаль. И точная копия ее парня рядом.
- Будешь? – ему не меньше ее требовалась эта отдышка. Какие бы чувства она ни испытывала к Арчи, но он тоже потерял близкого человека.
- Не знала бы, что вы близнецы, то потыкала бы тебя на предмет моих галлюцинаций, - иной раз она ловила себя на мысли, что совсем поехала своей головой, что ей видится Джейк, на работе – в дурацкой хоккейной форме, фотографиях с памятными соболезнованиями, окруженная свечами, ленточками, цветами. Джейк бы осудил это. Он мужчина, а не девчонка, чтобы получать цветы пусть даже если они символизируют его последний путь.
- Или словленной от алкоголя белки, - заключает Ева, как врач, что пытается поставить диагноз своему накатившему безумию, - И сказала бы, что пора завязывать, прочитала бы молитву, - она бы точно не прочитала молитву, закинулась бы какими-нибудь успокоительными, запив их дозой отвратительного алкоголя – уснула. Дурная проспала бы неделю другую, чтобы затем проспать еще одну неделю другую, вытравливая из себя хоть намеки на какое-то определение горя.
- В моем случае одиночество – лучшее лекарство. Я ненавижу официоз, написанные на бархатных листах речи, слезы. Бесконечные слезы. Видишь, я даже не плачу?
Ева и плакать не умела. У нее выходило это по-дурацки наигранно, будто бы в их театральной школе учили переигрывать. Ее траурное лицо было похоже на ультраспокойный кирпич, без эмоций, без напряженных морщинок, без истеричных улыбок. Ничего.
- Успела примерить помолвочное кольцо твоей матери. Не переживай, оно достанется твоей этой. Как ее? – гребанный официоз, наследие, игра в аристократов. Джейк уже стоял перед ней на одном колене, надевая на нужный палец кольцо матери. Без лишней помпезности, без брата, без родителей, без свидетелей. Голубой камушек поблескивал на солнце, на ее пальце и в тот же миг она протягивает фамильное кольцо Джейку. Она не осмелится появиться на пороге их дома. И не может сохранить реликвию у себя.
- Возьми его. Сегодня не раздета, телефон разряжен на ноль, но можешь покопаться в интернете, чтобы зарядиться грязными шутками. Или любишь более черный юмор? Мир забирает лучших, оставляя психопаток и мудаков, чтобы те плевали друг другу в лицо. Шутить я не умею, но пыталась.
Что-то из разряда пламенной унизительной речи. Ева подхватывает мысль, но тут же затихает. Не время и не тот день, чтобы им бросаться о нормах морали, о правильности действий в прошлом. И не особо-то хотелось. Пусть будет тут, но мучительно изводит ее похожим на его брата лицом.
- Избавь мой уютный кладбищенский вайб от себя, я вижу одинаковое лицо, но, в отличии от него, ты тот еще придурок. Не очень помогаешь сконцентрироваться.
Над чем?
